С дочерью не стало никакого сладу. Все одноклассники, даже самые безалаберные, к концу 11-го класса посерьёзнели, озадачились целями, пусть не всегда им самим ясными, заспешили что-то созидать или хотя бы изображать деятельность – Лилю же эти настроения и краешком не коснулись.

– Ну почему у тебя опять тройка по геометрии? – в отчаянии спрашивала я. Уже май, когда ты её исправлять будешь?

– Это моя тройка, тебе-то что? – ощетинивалась всеми своими иголками и колючками Лиля.

– Но ты же никуда не поступишь!

– Посмотрим...

Когда же справка о зачислении в институт, словно осенний листок, оторвавшийся от ветки родимой, выпала из небрежно раскрывшихся пальцев с вызывающе фиолетовыми ногтями и легко со стола соскользнула на пол, дочь с деланным (о Господи, а вдруг – с искренним?) равнодушием снизошла до нас, родителей:

– Ну, теперь всё?

А нам уже и радоваться было нечем: столько убедительных, как нам казалось, и ни на грош не убеждающих эту упрямую козу слов было попусту растрачено, столько тревожных часов в вечернее окошко было высмотрено, что, увидев гербовую печать на документе, я поняла: это не справка о зачислении – это свидетельство о разводе с нами. И не ошиблась. Совсем чужая девочка стала. Холодная.

Однажды в ответ на её очередное хамство я разрыдалась: «За что, Лилечка?» И вдруг пробил час исполнения того сокровенного, что я лелеяла долгие годы в мечтах и молитвах. Великая китайская стена отчуждения дала трещину, и Лиля сама заплакала: «Я не знаю, что со мной. Ну почему я такая?»

Вот оно! Выходит, грош цена моим пятёркам по педагогике и психологии, раз не смогла я разглядеть в дерзости дочери подростковой закомплексованности, детской слабости, защищающей себя атаками на ближних.

Действовать надо было немедленно. Будь у меня волшебная палочка, я взмахнула бы ею... но в жизни реальной пришлось подождать несколько дней, пока я купила билеты, отпросилась с работы, перепоручила подругам и мужу неотложные домашние дела.

Мы уже стояли с небольшими рюкзаками в дверях, когда заявились Мишка и Вася – бывшие Лилины одноклассники. Зашли случайно, а получилось – провожают. Оба смотрели на нас с завистью, но Мишка не преминул съязвить: «Охота вам тащиться в эдакую тмутаракань. Какая невидаль – монастырь! Церкви вон в каждом городе есть – иди в первую попавшуюся да любуйся: всё одинаково».

Мы высокомерно фыркнули, даже до ответа не снизошли. Вот вернёмся, тогда поговорим.

В Арзамас поезд прибыл рано утром, точнее, поздно ночью. Рассвет ещё спал за кронами деревьев и только-только сделал первый вздох, как человек, зашевелившийся перед пробуждением. Неправдоподобно огромный красавец месяц в обрамлении двух звёздочек по бокам сиял на небе – точь-в-точь такой, как на странице из обожаемой мною в детстве книги восточных сказок. Короткий дорожный сон, неприветливая прохлада, незнакомый вокзал рождали смутное чувство, формулировка которого начиналась словами: «И надо нам было...»

Нашли стенд с автобусным расписанием. Ого, какая очередь за билетами! На первый рейс мы уже явно не попадаем, второй – в восемь утра, а сейчас ещё темно. Что ж, как советуют психологи, будем делать из преподнесённого судьбой лимона лимонад. Кто последний? Мы за вами. Длинные очереди многих раздражают, а для меня это подарок. Если окружение неинтересное, можно почитать (книга-то всегда с собой), а бывает, можно от соседей по очереди целую повесть услышать.

Вот рядом со мною тихо, полушёпотом, с вежливостью, доходящей до чопорности, разговаривают три женщины. Две – наши землячки, из Подмосковья, третья – из Хабаровска. Ещё не разбирая слов, по одной только интонации да по несвойственному для стоящих в очередях мягкому свету глаз, идущему откуда-то из глубинной человеческой сути, понимаю: разговаривают они о Дивееве. Как хорошо, что в зрелые годы пришло-таки ко мне умение, дававшееся с трудом в юности – подойти и спросить. Хорошо, что и мой подросший дичок с крашеными волосами стоит рядом – пусть осваивает науку доброго разговора. Придвигаюсь ближе и без стеснения задаю глупейшие вопросы: как там? Что там? Мне отвечают терпеливо, обстоятельно, не раздражаясь моими неподготовленностью и непросвещённостью – вот где тебе и педагогика, и психология!

Наконец два билета до Дивеева положены во внутренний карман джинсовой курточки. До отправления автобуса почти два часа – можно пойти побродить по незнакомой местности. И только вышли из здания вокзала – одновременно ахнули от восхищения: великое русское солнце радостным жарким объятием приветствовало нас. И эти два огромных светила – ночное и дневное – единодушно были приняты нами как предвестники грядущих необычайных событий, должных произойти с нами в дни странствия.

Уже теряя терпение и силы, не подкреплённые ночным отдыхом, дождались таки автобуса. На посадку подкатили сразу две машины, и я, стоя около одной из них, попросила Лену подойти к другому автобусу взглянуть, какой там указан маршрут. В ответ – знакомая до боли грубость:

– Да этот, этот наш. Не видишь, что ли?

Спасительным тихим колокольчиком прозвучал голос сзади:
– Дочка, разве можно таким тоном разговаривать?

Мягкий укор, высказанный без стеснения на правах близкого человека женщиной, в общем-то, незнакомой, нанёс девичьей грубости сокрушительный удар, заставил преобразиться: ресницы стыдливо опустила, губы кротко сомкнулись. Артистка!

Итак, едем. Путь неблизкий, сиденья маленькие, тесные, рюкзаки неуклюже ворочаются на коленях, но всё-таки едем. Наконец-то есть возможность открыть путеводитель – спасибо, друзья снабдили.

Просматриваю страницы без особого внимания, по причине не совсем ясной от бессонной ночи головы и прыгающих на ухабах дороги строчек, но даже и такое поверхностное чтение заставляет меня устыдиться: почему я об этом узнаю впервые? Для меня – настоящее открытие, что Серафим Саровский, житие которого я второпях успела прочитать дома перед отъездом, обустроил для людей и для Бога такое место, которое, наряду с Афоном, Иверией и Киевом, стало одним из четырёх мест на земле, называемых уделами Пресвятой Богородицы, местами её преимущественного благодатного попечения. Вот как! А у моей дочери жирной полосой тушь на ресницах – пустят ли в святую обитель с такой боевой раскраской? А ночевать где? Эх, и надо же было...

Не знаю, дорога меня измотала или подействовала магия созерцания православного храма, но едва показались монастырские купола, я самой дальней частью затылка, будто со стороны, отметила, что все алгоритмы моего сознания выключились и остались только бессознательные, не поддающиеся анализу чувства. Кто сказал, что белый цвет – холодный? Я зрением ощутила тёплую стену колокольни. И с чего это чёткие прямые линии должны придавать архитектурному сооружению суровость? От строгого вида колонн мне так уютно стало, будто я в домашний махровый халат завернулась.

Наслаждение, дарованное зрением, усиливал неповторимый запах цветов и свечного воска. На территории монастыря не клумбы и газоны – правильнее было бы сказать, что здесь вся земля цветёт. Отдыхают в августе клубника и пионы, но празднуют свой век махровые мальвы и благоуханные флоксы.

Мы направились к указанному стрелкой домику. На его высоком деревянном крыльце зеленели экзотические цветы в больших горшках и тут же резвился котёнок, пытаясь ухватить в лапы солнечного зайчика. Открыли дверь и увидели монахиню, сидящую за столом с атрибутами светской жизни, – очки, телефон, журналы для записей. Отдаём ей свои паспорта и через минуту получаем их обратно вместе с листочком, на котором указан адрес нашего ночлега.

Идём устраиваться, это недалеко. В хозяйке дома Валентине Ивановне нет ничего необычного – напротив, хорошо знакомый всем тип деревенской женщины без возраста, с заученными быстрыми движениями, способностью одновременно разговаривать с гостями, убираться в загончике для скота и наливать молоко кошке в консервную баночку. На наш неловкий вопрос: «Где тут у вас...» она даёт простой, весёлый ответ: «В огороде – где ж ещё?»

Ну, думаю, сейчас моя принцесса начнёт брезгливые гримасы корчить. Ничего. Даже потом не погнушалась пару слив с дерева прихватить. Руки помыла, сливы съела – довольна! А из меня нетерпение, как тесто из квашни, выпирает: когда же в монастырь? Однако Лилю не тороплю: почувствует моё нетерпение – нарочно тормозить начнёт. Но, видно, и ей хочется поскорее цели достичь. Обратно уже почти бежим, сдобную булку и ряженку из пакета – на ходу.

Только ступили за монастырскую ограду – снова снизошло благостное успокоение. Выждали длинную очередь, поклонились мощам батюшки Серафима. Подивились на сохранившиеся его вещи – не святого, а совсем обычного человека, какие можно ещё в наше время в деревенских домах встретить. Купили и зажгли свечи, помолчали возле икон. Первый раз мы здесь, а всё такое понятное, близкое. Вышли из храма и пошли по дорожке. Возле трапезной запряжённая в телегу лошадь не только благосклонно приняла наше поглаживание, но и с удовольствием пожевала булку, купленную нами про запас. Фыркнула нам в ладони горячим хлебно-травяным духом – неужели всё это блаженство наяву?

Все паломники и экскурсанты обязательно проходят вдоль Канавки Богородицы. Пошли и мы по тому участку земли, который старец Серафим приказал опахать так, чтобы образовался вал. «Канавка эта – стопочки Божией Матери. Тут её обошла Сама Царица Небесная», – говаривал преподобный. Сейчас здесь всякий народ ходит – от подвыпивших гуляк до фанатиков, неистово выкрикивающих молитвы и истязающих свою плоть. Но в основном, конечно, встречаются люди тихие, с просветлёнными лицами.

Вот гуляет молодая женщина с сынишкой. «Мама, смотли, какое толстое делево!» – удивляется малыш. «Правда! – отвечает ему мама, как взрослому. – Давай его измерим!» Они образуют руками кольцо, и их ладошки, обнимающие живую нагретую солнцем кору, едва сходятся. «Может быть, именно к этому дереву прикасалась Богородица, и стоит Она сейчас невидимо третья рядом с этими самыми близкими друг для друга людьми», – так я думаю, сжимая губы и начиная часто моргать, чтобы погасить нахлынувшую волну умиления, зная, как сентиментальность раздражает дочь. Но вдруг она сама меня обнимает, прижимается ко мне щекой: «Как хорошо, мамочка, что мы сюда приехали!» Ей тоже надо выплеснуть эмоции, но не плакать же! И вот она, сама как трёхлетний ребёнок, бежит в самую гущу стайки голубей, мирно пасущихся неподалёку, взмахивает руками и, оказавшись в голубином облаке, озорно смеётся.
Весь день мы бродим по Дивееву, доведя себя до такого состояния, когда разум начинает существовать отдельно от тела, поэтому усталости в ногах уже не чувствуешь: они, пластилиновые в коленках, каким-то чудом продолжаются двигаться сами по себе. Главное – не останавливаться.

Наконец, причалили к лавочке, сидим любуемся, как закатывается солнце за колокольню. Уже спокойно, как сытые гости за столом всё ещё отщипывают по кусочку от праздничного пирога, наслаждаемся запахом флоксов. Наблюдаем, как по ведомым только им одним каким-то муравьиным тропам снуют люди в длинных чёрных облачениях. Вот одна из монахинь подошла к женщинам, сидящим рядом: «Вы не могли бы помочь на кухне?». Те, возможно, как и мы, разомлевшие от долгого дня, медлят с ответом. А у меня моё учительское, неистребимое: «Давайте мы поможем». Монахиня кивает: «Идите, сёстры, за мной». Так-то, Лилёк, теперь мы с тобой сёстры.

В трапезной длинные ряды столов, покрытые белыми скатертями. В тот день в Дивееве обрела последний приют чья-то светлая душа, народу на отпевании было много, и после поминальной трапезы насельницы не успевали убирать посуду. Лиле досталась самая грязная работа – счищать с тарелок остатки еды. Редко когда в жизни ей выпадает такой случай, а уж если когда и повезёт, то она вполне обходится четырьмя пальцами, двумя держа тарелку, а двумя пальцами другой руки беря – за самый кончик, будто раскалённую – ложку. И движения производит медленные, грациозные. А тут даже ложку не выдали, просто показали, как надо: ладонью с тарелки – в большую кастрюлю. Меня от испуга прямо в жар бросило: сейчас брезгливую гримасу скорчит! К счастью, мне определили рабочее место на другом конце трапезной. Собираю грязную посуду, а сама кошу глаз на дочь. Надо же, работает. И не двумя пальчиками, а сноровисто, с азартом, аж кудряшки из-под платка выбились.

Принесли котлы с горячей водой. В одном две женщины мыли посуду и передавали её Лиле для ополаскивания. Задание несложное, но взрослые работают быстро, вода горячая, посуды немерено. Второй час пошёл – смотрю, ребёнок мой в полном упоении: руки мелькают, глаза блестят, щёки раскраснелись от удовольствия. Когда работу закончила, победно огляделась, надеясь не только на моё одобрение, но и на похвалу со стороны. Но никакой благодарности не последовало, и мне пришлось изрекать простые истины об истинной ценности незаметной помощи. Сама не люблю сентенций, но Лиля прониклась, легко со мной согласилась: «Ладно, всё путём. Пойдём на улицу».

Мы ещё посидели на лавочке, прощаясь с монастырём и успокаивая натёртые, гудящие ноги, потом побрели к месту своего ночлега. Прошли уже почти половину пути, и тут вдруг я почувствовала, что меня мучительно тянет к святому источнику, около которого мы прогуливались днём.

– Вернёмся?

– Вернёмся!

Вечером здесь почти никого не было. Мы разулись и постояли в ледяной воде, ойкая и поднимая на воздух то одну ногу, то другую, будто стояли в кипятке. Умылись, попили родниковой воды и, окрылённые, полетели к месту своего ночлега.

Калитка в доме у Валентины Ивановны была прикрыта с помощью верёвочной петельки, сама же хозяйка отсутствовала. Пришлось нам вникать во всё самостоятельно. Приготовили себе немудрёный ужин, потрапезничали, умылись и с синхронным блаженным стоном рухнули на кровать.

Я проснулась рано, мне хотелось перед уходом посудачить с бабой Валей о её житье-бытье, да оказалось, не судьба:

– Вы, девчата, собирайтесь, а я поведу корову к ветеринару на прививку. Будете уходить – калитку на верёвочку замкните.

Ну что ж, пожалуй, эта калитка на верёвочке может больше сказать, чем многословные долгие разговоры.

Прощай, благословенное незабываемое Дивеево! Оставайся вечно под покровом Богородицы, а мы, также уповая на её покров, идём своим путём.

Снова вокзал с его томительными тревогами. Нам надо в Болдино, а туда автобусы ходят лишь дважды в день. С Лилей уже на равных делим дорожные тяготы: половину времени нашего вынужденного пребывания на станции дежурю я, половину – она. Каждый свободой распоряжается по-своему: я успеваю на рейсовом автобусе сделать обзорную экскурсию по городу, а дочь изучает киоски с видео- и аудиокассетами и поглощает пироги с капустой.

Подходит болдинский автобус и туго набивается народом. По счастливой случайности нам достаются сидячие места. Чуть отъехали, и усталость прежних дней, подогреваемая жарким, несмотря на август, солнцем, даёт о себе знать: мы начинаем клевать носами и большую часть пути проводим в полусне.

Туман дрёмы рассеивается сразу, как только мы въехали в Болдино. Опять, чуть ли не бегом, в гостиницу – бросить свои вещи и скорее к музею Пушкина. Он, наверное, как везде, до пяти часов работает, а сейчас уже три. Усталая тётенька-экскурсовод нашему запоздалому явлению не особенно обрадовалась, у неё и без нас голос был простужен и ячмень сидел на глазу. Но и не сильно-то нужен был нам её голос, мы уже давным-давно в школе всё про Михайловское и про Болдино изучили, сами можем экскурсии проводить. Важнее для нас было увидеть те немногие редкие вещи, которых касался Пушкин, вдохнуть воздух, которым он дышал. Вот милый, так долго звавший к себе с фотографий и рисунков белый горбатый мостик, опирающийся на своё отражение в пруду. Деревья, которые помнят Пушкина – к ним, я уверена, он прикасался. Сердце моё в смятении, мне грустно, будто я приехала в гости к давнему другу, а его не оказалось дома. Всё-таки жаль...

Впрочем, без Пушкина мне не плохо. Скажем наоборот: мне с ним хорошо. Наблюдаю лишь за Лилей – состоится ли её встреча с Пушкиным? А они уже, оказывается, давно нашли общий язык, и Лиля легко улавливает приветы бывшего хозяина усадьбы, который он посылает ей в виде первого пожелтевшего листочка, слетевшего прямо к нашим ногам, или через смешного лягушонка, неожиданно выскочившего из воды. Как всё-таки странно и полно всё для нас соединилось: грустный колокольный звон Дивеева и напоённый вдохновением воздух Болдина... Лиля меня понимает: «Мамочка, давай я тебя на мостике сфотографирую. Отсюда, с берега. И ещё около этого дерева».

Калитка музея-заповедника за нами давно закрыта, но мы гуляем допоздна, воодушевляясь каждой былинкой и воспаряя при виде старых строений. Переполненные возвышенными чувствами, возвращаемся в гостиницу с единственным желанием – принять душ. Столь жгучую тягу к водной процедуре, способной не просто освежить тело, но прежде всего угасить жар впечатлений, с которыми сам уже не справляешься, я испытала лишь раз – на Урале, когда после двухнедельного байдарочного похода нас привели в баню и разместили в гостинице с чистыми простынями. Но сейчас-то мы всего три дня в пути! Видно, доза наших впечатлений тянула на двухнедельную.

Мы уезжали утром, сетуя на дурацкое расписание автобусов, согласно которому автобус уходит из Болдина всего два раза в день, причём последний рейс – в десять утра. Но раз ничего изменить нельзя, придётся ехать как дают и наслаждаться четырёхчасовой поездкой.

Автобус уверенно идёт по маршруту, делая регулярные остановки по пять-десять минут, и мы каждый раз выходим, покупая пироги, яблоки, сливы. С любопытством гляжу в окно. Вот она, настоящая Русь, неоглядная в своей древности и с необозримым будущим, с вековой тягой русского человека к поэзии, отразившейся в названиях деревень: Малиновка, Рябиновка, Журавлиха, Осиновка. Бесконечные жёлтые поля отдыхают, лишь по краям везде разбросаны тугие катушки сена, похожие на катушки для шитья золотыми нитками. А вот поле с овсом ещё не убрано, и стебли у дороги завихряются, словно завитки волос на стриженых мальчишеских макушках.

Лиля тоже глядит в окошко. О чём она думает? Её самостоятельная дорога только начинается. Пригодится ли ей дивеевский багаж или станет обузой, тяжёлой ношей? Запомнит ли благодать прогретой солнцем Канавки, бабу Валю и только что вошедшего парнишку с мешком яблок на тележке и гитарой через плечо? Не погубят ли заморозки эгоизма те первые почки терпения и любви, которые начали набухать сейчас? С чем вернётся девочка из путешествия?

Едва успели дома снять рюкзаки, позвонил Мишка:

– Вернулись? Как съездили?

Лиля вежливо и сдержанно ответила:

– Фотографии сделаю – расскажу.

- Ну, а вообще?

- А вообще – всё путём!

(Вернуться в оглавление)