Ирзабеков Фазиль Давуд оглы - азербайджанец по национальности.

Для него, коренного бакинца, русский язык стал родным - после окончания Института русского языка и литературы им. М.Ф. Ахундова он преподавал русский язык иностранным студентам в Азербайджанском государственном университете, работал заместителем председателя Республиканского совета по делам иностранных учащихся. Переехав в 1992 году в Москву, работая ответственным секретарем Общества российско-азербайджанской дружбы, Фазиль Ирзабеков стал еще глубже ощущать глубинное родство двух культур. В 1995 году на русской земле он принял Таинство Святого Крещения с именем Василий. В 2001 году создал и возглавил Православный центр во имя святителя Луки (Войно-Ясенецкого), получивший благословение Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II, трудился литературным редактором журнала "Переправа" ("Шестое чувство").

Для Василия Ирзабекова русский язык стал более чем родным - он стал сутью и нервом его жизни. Он борется за чистоту русского языка как публицист, участник и организатор духовно-просветительских конференций (в том числе и международных). Его лекции в школах, светских и духовных учебных заведениях не могут оставить равнодушными, потому что зажигают в сердцах любовь к русскому слову.

ПОМЯННИК

«Это удивительно, - скажет мне потом Василий при встрече, - но земля Азербайджана была когда-то православной. Называлась она в те времена Кавказской Албанией, которая к нынешней стране с этим названием не имеет отношения. Пять веков мои предки исповедовали православие».

Немногие готовы сейчас вспомнить об этом. Он вспомнил и вернулся, как все мы, только спустя не несколько десятков лет, а столетия. «Душа наша по природе своей христианка», - воскликнул некогда Тертуллиан, но добраться до этого бывает так же трудно, как до воды, глубоко залегающей в пластах земли и глины.

И хорошо, когда остается хотя бы след от былого колодца. Земли Кавказа усеяны этими следами. Вернулись ко Христу абхазы. Никогда не забуду беседы с одним из них, бывшим мусульманином, ныне подвизающимся в иноческом чине. Вновь обрели себя осетины. Но о том, что и на азербайджанской земле люди некогда бесчисленными тысячами гибли, защищая свои церкви, я услышал впервые.

Мы договорились встретиться с Василием в московском храме свв. Косьмы и Дамиана, где он служит помощником настоятеля. А помимо этого, кстати, возглавляет Православный медицинский центр во имя святителя Луки (Войно-Ясенецкого), много пишет, очень занят. Но совершенно безропотно согласился на встречу. Так получилось, что пошел я в церковь на полчаса раньше. Дул пронизывающий ветер, а одет я был по-весеннему. Вижу - какой-то храм. Зашел согреться, но оказалось, что это именно то самое место, где я должен был увидеться с Ирзабековым. У свечного ящика стоял монах с нерусским лицом. Как выяснилось позже, родом он был из Грузии. Я поинтересовался, не подъехал ли Фазиль, но не был понят. Тогда спросил Василия...

Наконец он появился и, не приметив меня, произнес сокрушенно: «Неужели разминулись!» И такая была виноватость в голосе, беспокойство обо мне, что на сердце потеплело: свой, православный. Ответ на первый мой вопрос оказался столь исчерпывающим, что в остальных нужды почти не возникло. А спросил я вот о чем: «Расскажите, как вы пришли ко Христу?»

- Я бакинец. Деды, прадеды - все коренные бакинцы. Кто понимает: азербайджанцы и русскоязычные бакинцы - это люди несколько разной ментальности. Мой прадед верой и правдой служил русскому царю, у нас даже хранилась книга с памятной надписью, подаренная ему государем. Однако после отставки прадед совершил хадж в Мекку, чтобы искупить тот вред, который нанес исламу на государственной службе. Дед окончил классическую гимназию, а позже университет, школу красных командиров, дослужился до звания генерал-майора, заведовал отделом ЦК Компартии республики. Был репрессирован и четыре года томился в тюремных застенках в ожидании смертного приговора. Каким-то чудом его оправдали, после он прошел всю войну и до пенсии трудился скромным школьным учителем. Знал множество языков, обладал энциклопедической эрудицией, был кристально честным человеком и полным атеистом.

Помню, как мы выезжали на дачу, которую дед получил как участник войны. Вокруг него собирались старики и начинали проводить с ним миссионерскую работу. Говорили: «Ладно, кто в молодости не грешил, но ведь ты скоро предстанешь перед Всевышним». Особенно последователен был сосед, живший в доме напротив. Не знаю, сколько ему было лет, но моего приближающегося к столетнему рубежу деда он называл «сынок». Беседы о вере начинал всегда одинаково. На мелком желтом песке рисовал тростью прямоугольник, изображающий могилу, и пояснял: «Все мы смертны, но подумай - вот положат тебя в могилу, что ты скажешь тогда Аллаху?» А дед с прямотой коммуниста, репрессированного, но не растерявшего убеждений, отвечал: «Все на этом свете. И рай, и ад. Я это знаю».

Обо всех своих родных я молюсь. Поминаю бабушку мою Бадам-ханум, которая еще в младенчестве моем, так уж сложилось, заменила мне мать. Именно благодаря ей я знаю азербайджанский язык (все мужчины у нас говорили по-русски). Бабушка была, наверное, единственной мусульманкой в нашей семье, тайком от мужа носила сахар в мечеть. А вместе с тем прятала у себя тетрадку, в которую переписала когда-то стихи «запрещенного» поэта Сергея Есенина. Куда бы она ни входила, все окрашивалось радостью. Это началось с момента ее рождения. Ее отец Сеид Ахундов - купец первой гильдии - вложил все свои сбережения, все золото, что было в семье, в покупку участка, объявленного нефтеносным. Стали там копать, а нефти нет, и прадед был на грани того, чтобы пустить себе пулю в лоб. Но в тот день, когда бабушка появилась на свет, ударил нефтяной фонтан!

Она была заслуженным учителем, великой труженицей, а вера в Бога у нее была естественной, как дыхание. Впрочем, с дыханием как раз было не очень хорошо. Из-за тяжелой бронхиальной астмы бабушка часто задыхалась. Однажды после тяжелейшего приступа рассказала мне, что видела во сне, что находится на краю обрыва. Вот-вот упадет, но вдруг слышит в последний момент голос: «А ты в Аллаха веруешь?» - то есть в Бога. Что ответила бабушка? У армян есть выражение: «Пусть твоя боль станет моей», а у мусульман, когда они обращаются к Господу: «Да буду я Твоей жертвой», - это еще от Авраама идет. Эти слова бабушка и произнесла, стоя на краю.

И услышала: «Если веруешь, Он тебе поможет». После этого она смогла отползти от пропасти. Никогда не забуду, как вздыхала украдкой, повторяя чуть слышно: «Язых Николай! Язых Николай!» Какого такого Николая жалеет она, недоумевал я тогда, ведь «язых» значит несчастный. Да не было в нашей родне и среди близких никакого Николая, это я знал точно! А оказалось, был. Так моя покойная бабушка Бадам-ханум сокрушалась, жалея казненного русского Царя.

Отец моей мамы - Исрафил Ибрагимов - был одним из руководителей подпольной большевистской организации Закавказья, по заданию которой работал в руководстве жандармского управления края. После революции стал народным комиссаром, возглавившим в республике борьбу с бандитизмом и контрреволюцией, и в сорок лет, после страшных пыток и издевательств - ему живому выкололи глаза и сожгли бороду, - был казнен, сброшен в безвестный нефтяной колодец. Потом его, правда, реабилитировали, назвали «рыцарем революции». Его жена - моя бабушка по матери - Любовь Азимова, уроженка Смоленской губернии, после ареста и гибели мужа оказалась с тремя маленькими дочерьми на улице. Они выжили, наверное, благодаря доброму ангелу семьи - Евдокии, бабе Дуне. Я ее не застал, даже фотографии не сохранилось этой простой русской женщины. Она бежала в свое время в Баку, спасаясь от голода, и стала помощницей в доме моего деда и няней его детей, по сути, второй матерью. Когда же семья «врага народа» оказалась выброшенной на улицу, пошла работать на производство. Это спасло маму и ее сестер от неминуемой голодной смерти, а уже после Евдокия нянчила их детей, но так и не обзавелась собственной семьей... И если задуматься, что есть Россия в моей жизни и судьбе, то, наряду со многим и многим, объяснимым и не поддающимся объяснению, это еще и баба Дуня. За нее, голубушку, в Церкви частицу вынимают.

Но если говорить о том, через кого Христос пришел в мою жизнь, то это, наверное, другой брат отца - Ниджат. В нашей семье за необычайную доброту и детскую наивность его называли Пьером Безуховым. Был кадровым офицером, фронтовиком. Позже стал очень хорошим врачом-кардиологом. Не очень хорошо говорил по-азербайджански после многих лет жизни в Кисловодске, где его почему-то называли Николаем Александровичем. Все свое свободное время посвящал мне. И как он говорил о Христе! У Горького я встретил в очерке о Льве Толстом слова, что великий писатель о Христе говорил всегда без энтузиазма, тускло, не любил Его. А мой дядя, азербайджанец, отзывался о Сыне Божьем с очень большой теплотой. Говорил: «Ты не представляешь, какая хорошая вещь - христианство. Я тебе как врач скажу, что даже с точки зрения медицины очень хорошо, когда человек исповедуется и очищается от грехов». И рассказывал, что врачи старой школы первым делом задавали пациенту вопрос: «Вы никому ничего не должны?» - и советовали долги вернуть. Только если это не помогало, приступали к лечению. Дядя Ниджат не вступал ни в какую партию, был убежденным антикоммунистом. Очень любил книгу Массарика, президента Чехословакии и одного из лучших критиков марксизма. Обещал, когда вырасту, дать ее почитать.

У нас вообще была прекрасная библиотека. Еще прадед - надворный советник - был библиофилом. Эта страсть передавалась потом у нас из поколения в поколение. Среди книг помню прижизненное издание словаря Даля, тома Брэма, Большую детскую энциклопедию - дореволюционную, где я вычитывал, как делают шоколад, что такое полиграфия и так далее. А вот Корана не было. Я уже потом им обзавелся.

«ЕСЛИ НЕ ПРИМУ КРЕЩЕНИЯ - УМРУ»

В Баку было две мечети на двухмиллионный город, шиитская и суннитская. Имелись также две русские церкви и одна армянская, две синагоги, одна для европейских евреев, другая для горских. Рядом с одной из мечетей я поселился во время преддипломной практики в институте, когда снимал крохотную квартирку в верхней части Баку. Для меня даже стены вокруг мечети были святы, помню, ночью подходил к ним и целовал. Сердце жаждало Бога. Заходил и внутрь этих стен, благо они никогда не запираются по мусульманской традиции. У нас даже говорят про бесшабашных людей, всегда готовых принять других любителей развлечений: «У них дверь никогда не закрывается, как в мечети». Заходил, интересовался, как все устроено изнутри. Запомнилось помещение, где особый человек готовит мертвых в последний путь на мраморном ложе с углублением для тела. Покойников обмывают, потом посыпают душистым розовым тальком.

Но это только часть ритуала. В памяти сцена, как в небольшом бакинском дворике, выметенном и политом из шланга, сидят мужчины всех возрастов и внимательно слушают муллу, который долго размеренным речитативом читает на арабском языке суру из Корана. Поразительно то, что никто из присутствующих вообще не знает арабского! Несколько человек - откровенные атеисты, не исключено, что им был и сам усопший. Но как строги их позы, почтительно склонены головы! Заметно, что люди сосредоточены. Это происходит, как мне кажется, еще и оттого, что они стремятся уловить в убаюкивающем речитативе чужой речи знакомые слова, а таковые, пусть изредка, но все же встречаются. И это подспудное стремление людей к хоть какому-то осмыслению происходящего так понятно, так естественно. Вспоминаю собственное изумление, когда друг шепнул мне, что мулла, приглашенный на похороны его бабушки, вычитывал слова молитв из небольшой записной книжки, в которой они были записаны от руки кириллицей. Не исключено, что он и сам не знал арабского. Но люди, которые не понимали содержания читаемого им на чужом языке текста, тем не менее, внимали ему в ненарушимом молчании, даже с неким трепетом.

В какой-то момент я готов был стать настоящим мусульманином. Помню даже, как переписал от руки брошюру о том, как нужно совершать намаз. На рубеже 90-х приезжали миссионеры из Ирана, этнические азербайджанцы. Многих обратили. А что касается меня... намаза я так ни разу и не совершил. Бывал потом и в Стамбуле в самых красивых минаретах из белого мрамора. Но, знаете, ничто там не тронуло моего сердца. Я так остро это ощутил, может быть, потому, что в детстве любил бывать в армянском храме, знал, как тепло бывает душе в христианской церкви. Мы, мальчишки, часто бегали на Приморский бульвар. Баку расположен амфитеатром, спускающимся к этой набережной, которая тянется на много километров. Там были во множестве кафе, аттракционы, летали чайки. А церковь была так расположена, что миновать ее было трудно, и я любил там посидеть. Мне нравились иконы с армянскими надписями, хотя я их не понимал, очень любил запах ладана. Больше скажу, иногда я покупал недорогую свечку, пристраивая ее в подсвечнике, наполненном песком. Так приятно было их возжигать, потом слушать церковную службу, где я тоже не мог почти ничего разобрать, только отдельные армянские слова были знакомы. Пели там женщины из Бакинского оперного театра, который у нас звали Маиловским.

Этой армянской церкви больше нет... Как и Баку моего детства, с его неповторимой культурой. Она погибла. А я окончательно перебрался в Москву. В каком-то смысле я коренной москвич, до меня три поколения, еще с дореволюционных времен, жили поочередно в двух столицах - России и Азербайджана. Оба они для Ирзабековых - родные. И здесь уже я окончательно понял, что без Христа мое существование бессмысленно. Однажды вдруг сказал жене: «Если я не приму крещения, то умру». Не знаю, почему вырвались эти слова. Как рождается в человеке вера? Я долго ломал над этим голову, да и спрашивают меня часто: «Как ты, совершенно светский человек, пришел в православие?» Одна вещь несомненна - человек не сам избирает Спасителя. Вы помните Его слова: «Не вы Меня избрали, а Я вас избрал». Это в любом случае всегда дар, причем абсолютно не по заслугам, не потому, что ты хороший. Пятнадцать лет назад это случилось и со мной. В христианстве я нашел то, чего вообще нигде не мог найти - свободу. Свободу от самого большого страха моей жизни, который меня мучил с детства, - страха смерти.

«Я ВЕРНУЛСЯ К ВЕРЕ ПРЕДКОВ»

После моего прихода в Церковь пресеклись все прежние знакомства не только с азербайджанцами, но и с бакинскими евреями. Они не поняли меня, плохо говорили о Сыне Божием, а я этого не мог терпеть. Пришлось сделать выбор. В будущем нам всем придется делать его не раз. Ислам усиливается, и я бы приуныл... Ведь Спаситель говорил, что, когда придет судить мир, не знает, найдет ли веру на земле. Но еще Он сказал: «Не бойся, малое стадо!» Я и не боюсь. Когда христианин погибает за веру - это честь, о которой можно только мечтать.

Ко мне нередко подходят татары, азербайджанцы, таджики, которые тянутся ко Христу. Спрашивают: «А как ты пришел?» Я отвечаю. Нет, я не ощущаю себя ренегатом, перебежчиком, прибившимся к чужому. Я вернулся к вере предков, которые несколько столетий были христианами. «Мы гылындж-мусульмане», - говорила иногда бабушка. «Что это значит?» - спросил я ее. «Гылындж» - значит меч, наши предки - албанцы - были обращены в ислам силой оружия. В детстве, помню, я был очень вспыльчивым, кровь такая. Но бабушка, успокаивая меня, повторяла азербайджанскую поговорку: «Враг тебя - камнем, а ты его - пловом». «Что за глупость», - думал я, но, когда вырос, понял, что это ведь суть учения Христа. Из каких времен дошел до нас этот совет? Человек в азербайджанском звучит как «адам», что сразу же возводит нас к самым истокам ветхозаветной истории. Предатель же произносится как «хаин» - да-да, тот самый Каин, совершивший самое первое и тяжкое предательство, убийство единокровного брата. Чуждый человек - «хам», что также не нуждается в особых комментариях.

Еще большее удивление вызывает то, что в азербайджанском языке есть слово, обозначающее не просто свет, а нетварный свет. Обычный свет, например, сияние солнца называется «ишиг», а свет божественный - это «нур». Отсюда фамилии Нуриев, Нуралиев. Соболезнуя близким покойного, у нас говорят: «Пусть могила его наполнится нетварным светом». То есть фактически желают встречи со Христом. Я читал Коран, там близко этого нет. От древних азербайджанских священников сохранился и другой обычай: возлагать правую руку на голову, чтобы благословить, передать свою удачливость. Холостые, например, просят, чтобы их благословил друг, который удачно женился, нашел хорошую, добрую девушку. Одноклассники просили меня возложить руку, когда я выходил из кабинета экзаменатора с пятеркой в зачетке. Это идет еще от апостолов. Именно в Баку проповедовал и был распят ученик Господа Варфоломей. Проходя через наши края, распространял слово Божие апостол Фома, а первую церковь, «праматерь всех церквей на Востоке», основал у нас в местечке Гис святой Елисей. Он был рукоположен сводным братом Спасителя - патриархом Иерусалимским Иаковом. Восемнадцать столетий назад воссиял у нас свет Христовой веры.

Персы пытались вернуть нашу землю к огнепоклонству, но после многих сражений сказали, что пусть кто чему хочет, тому и поклоняется. А потом пришли арабы... Албания была в ту эпоху процветающей страной, имеющей высокоразвитую культуру, свой алфавит из 52 букв, и все это оказалось разрушено почти до основания, стерто с лица земли. И здесь мы сталкиваемся с самым, быть может, поразительным обстоятельством. Даже в России многие слышали о Бабеке, видели фильм, о нем снятый с огромным размахом. Это главный национальный герой Азербайджана, все остальные с ним рядом не стоят. Ему ставят памятники, его именем называют детей, о нем слагают стихи и песни. И чем же он отличился? Тем, что много лет боролся с арабскими завоевателями, разбил множество их армий, имея сотни тысяч сторонников, прежде чем его предали и выдали на казнь. Убивали героя страшно: отрубили руки и ноги, затолкав их в распоротый живот, а потом уже мертвого прибили ко кресту. «Крест Бабека» - так называлось это место в течение столетий. Почему ко кресту - понятно. Незадолго до смерти Бабек крестился в православие, а схвачен был, когда пробирался к своим единоверцам в Византию, чтобы собраться там с силами.

Мне было 18 лет, когда я впервые узнал о том, какую веру исповедовал Бабек, о том, что он носил крестик под доспехами. Об этом рассказал мне писатель Джалал Баргушат, он писал тогда книгу о Бабеке под названием «Обнаженный меч», собирал материал о нем, знакомился с источниками, в основном арабскими. Так что представьте, вдумайтесь - главный герой Азербайджана был православным христианином, погибшим в борьбе с людьми, которые принесли нам ислам. Я говорил об этом с нашими азербайджанскими учеными. Спрашивал: «Вы знаете это?» «Конечно, знаем», - отвечают. «А почему народу не говорите»? - «Ты что, нас убьют». И тогда я начал понимать, почему меня всегда, с детства так сильно тянуло в храм. Наша земля полита кровью бесчисленных мучеников за веру, среди которых не могло не быть моих предков. Именно они вымолили меня. Другого объяснения нет. И когда слышу, что я предал азербайджанский народ вместе с его верой, отвечаю: «Да нет, ребята, я домой к себе пришел».