День третий

Встаю рано. Хочу сегодня причаститься. День сегодня пасмурный и ветреный. Насколько хмуро на улице, настолько светло и радостно в храме. Я всегда в монастырях боюсь исповеди. Кажется, что здесь она будет особо строгая. Подхожу, начинаю перечислять свои грехи. И, к моему счастью, я не слышу ни одного слова укора, только добрые советы , столько участия и тепла, столько любви. Мне легко, как на крыльях подхожу к чаше.

Еще один сигнал, что в Божием мире все не просто так, что я должна была приехать. Слышу, меня кто-то окликает. Каково же мое удивление, когда я вижу свою старую знакомую Веру Константиновну. До замужества я ходила в Храм Иверской Иконы Божией Матери, это было в Орле. Вера Константиновна служила там при свечном ящике. Мы обнимаемся, как близкие родственники. Это же надо! Встретиться на самом Севере, оказавшись в одно время в один час… Поразительно.

А вы знаете, какая еды самая вкусная? Та, что готовится с молитвой. Еще раз убеждаюсь в этом в трапезной при монастыре. Рыба, суп, пирожки. Вкусно так, что язык можно проглотить.

У меня есть еще время до экскурсии по монастырю, решаю прогуляться до местного музея, посвященного лагерному времени. Одновременно со мной экскурсия у французских туристов. В музее вначале идут стенды с общей информацией. Дальше уже связанные с лагерной жизнью. Много фотографий узников СЛОНА, среди них самые разные люди – крестьяне, элита, священники, писатели. Меня потрясло, что здесь проходили заключение знаменитый академик Дмитрий Лихачев, философ и ученый Павел Флоренский, драматург и театровед Лесь Курбас и философ-теолог Юлия Данзас, знаменитый писатель Борис Ширяев и историк-краевед Николай Анциферов.

Гид француженка, что-то очень проникновенно рассказывает, и я замечаю, как некоторые иностранцы утирают слезы. Это неудивительно. Соловки стали нарицательным именем карательной системы.


СЛОН был полигоном, на котором отрабатывались методы каторжного содержания и способы использования принудительного труда заключенных. Советской власти было накладно содержать Соловки, ведь здесь отбывали срок в начале 3 тысячи, а затем к 1931 около 71000 человек! Поэтому было придумано использовать заключенных как дармовую рабсилу. Здесь заготавливали лес, строили дороги, ловили рыбу и морского зверя, работали кирпичный, механический, лесопильный и кожевенный заводы, электростанция еще предреволюционной постройки, собственная 10-верстная узкоколейная железная дорога с паровозо-вагонным парком. Люди работали по 12 часов и больше, не было ни праздников, ни выходных. Продовольственный паек был очень скуден, а порой вообще морили голодом. Самыми тяжелыми были работы на лесозаготовках, у тех, кто там трудился почти не было шансов выжить. Однако людей было так много, что проводились плановые зачистки, т.е. заключенных просто расстреливали за любую провинность, за мнимый донос, избивали.

Академик Дмитрий Лихачев, в студенческие годы ставший узником Соловков, вспоминал свою "расстрельную ночь": «Выйдя во двор, я... пошел на дровяной двор и запихнулся между поленницами... Что я натерпелся там, слыша выстрелы расстрелов и глядя на звезды неба (больше ничего я не видел всю ночь)! С этой страшной ночи во мне произошел переворот. Переворот совершился в течение ближайших суток и укреплялся все больше. Ночь была только толчком. Я понял следующее: каждый день – подарок Бога. Мне нужно жить насущным днем, быть довольным тем, что я живу еще лишний день. И быть благодарным за каждый день. Поэтому не надо бояться ничего на свете. И еще, так как расстрел и в этот раз производился для острастки, то, как я потом узнал, было расстреляно какое-то ровное число: не то триста, не то четыреста человек... Ясно, что вместо меня был взят кто-то другой. И жить надо мне за двоих. Чтобы перед тем, которого взяли за меня, не было стыдно!»

Бежали ли с Соловков? Пытались. Очень немногим это удавалось, но кому удавалось старался рассказать всю правду миру. Так случилось, что на Западе о зверствах в СЛОНЕ заговорили открыто, появились очерки в печати. Чтобы оправдать беззаконие, на Соловки отправили делегацию, во главе со знаменитыми писателем Максимом Горьким. Само собой, чтобы пустить пыль в глаза все заключенные были переодеты, бараки вычищены. Удивителен такой факт, чтобы как-то дать сигнал о происходящем заключенные в бараках держали газеты кверху ногами. Когда Горький посещал Трудоколонию, к нему подбежал мальчик и попросил поговорить. Минут сорок длилась их беседа один на один, а когда писатель вышел, по лицу его катились слезы. Заключенные надеялись на справедливость. Но это было напрасно. Мальчика в тот же день, по отъезде комиссии расстреляли, а в свет вышла восхваляющая Соловки статья Горького.

Комиссар госбезопасности Глеб Бокий, куратор Соловков – палач и друг Максима Горького

Когда ходишь между рядами фотографий, и читаешь это – как же страшно становится. Наше благополучие шаткое, мы ведь, отнюдь, не застрахованы от повторения таких трагедий. Особенно сильно пробирает душу огромная стена с лицами заключенных. Перед ней лежит сломанная звезда – символ надежды на светлое будущее, играет трагическая музыка. Стоишь, всматриваешься в лица, и кажется, что они тоже смотрят на тебя оттуда из другого мира, где уже нет жестокости и боли, где прервались их страдания.



На улице пошел проливной дождь, я стояла на пороге музея и вдыхала свежий, пронизанный влагой воздух. На душе было очень тяжело.

Я считаю, наше поколение несет определённый груз ответственности. Мы обязаны знать о нашей истории все. Мы обязаны привозить на Соловки своих детей. Показывать им эту изнанку жизни. Для того, чтобы ценили то, что имеют, для того, чтобы, повзрослев, всеми силами не допустили повторения кровавого ужаса СЛОНа. Какую же цену заплатили узники за эти наши знания одному Богу известно!